Семейное

Когда-то, чтобы числиться в элите, довольно было выползти из масс. Вы пролетариат - и вы рулите. Крестьянство вы -и шансы есть у вас. Конечно, весь народ по большей части в ничтожестве и страхе пребывал, а тех, кто кое-как дополз до власти, раз в десять лет рубили наповал; но ежели вы были пролетарий, с попами не замеченный в родстве, - вы изредка до власти долетали и кое-как могли осесть в Москве. И при наличье в голосе металла да плюс еще чтоб лексика проста—подчас происхождения хватало с лихвой для получения поста. И вы могли, соперников обжулив, в счастливое пробиться меньшинство (по крайней море тем, кто из буржуев, уж вовсе не светило ничего).

Но то, что Джилас кличет «новым классом», замкнулось в касту (он и предрекал). Они уже не доверяют массам, а доверяют только землякам. И скоро, чтоб карьерой насладиться, потребно было—кроме прочих мер— не просто пролетарием родиться, а земляком Хрущева, например. Происхожденья правящего класса зависело отныне от вождя—и уроженцы гордого Донбасса пошли во власть немного погодя, а следом короли Днепропетровска держали нашу Родину в узде... Страна не проявляла непокорства: землячества упрочились везде.

Пришла пора страну перенацелить, пошла без правил битва у руля - и в скорости в начальство вышла челядь: охранники, прислуга короля. Страна и это кротко принимала, никто ничьей карьере не мешал - быть земляком уже считалось мало, решала близость к телу и ушам. Согласен, это трудное условье - пробраться на заветные моста, и потому у нас во властном слое осталось человек не больше ста. Естественно, срана жила на нерве под властию отьявленных чудил. Едва нашли преемника в резерве, который никогда не подводил.

Цениться стали строгие манеры, смутьяны не сносили головы - и сделалось условием карьеры рожденье на брегах Невы, плюс принадлежность к нужной свите, плюс восхищенье сильною рукой, плюс было бы неплохо, извините, служить в конторе, знаете какой. Немудрено, что требованьям этим не так-то просто удовлетворять. В элиту допускаются, заметим, десятков шесть, а может быть, и пять. Какие там Каспаров и Лимонов! Кого в министры брать, едрена вошь?! Имеются сто тридцать миллионов—но двадцати вождей не наберешь! Нам нужно, чтоб Россия понимала реальные возможности свои: достойных править нынче очень мало. Одна семья. Ну, может, две семьи.

Но как же трудно будет им, болезным! Не знаю, право, где таких и взять: ведь это надо быть почти железным, чтобы работать там, где пашет зять! Мне эта ситуация знакома, романов-то с коллегами полно: не знаешь тут, куда деваться дома, ты на работу—но и там ОНО! Такого прежде не было в помине. Вся жизнь министров нам обнажена. Идешь домой - жена. Сидишь в кабмине, сбежав из дома, - но и там жена! Работать с матерями и отцами, с друзьями дома, с девушкой мечты... Тут надо быть железными бойцами, не то душа порвется в лоскуты. А на ковер, допустим, вызвать тещу? А сыну нацпроекты поручать? А видеть, как семью твою полощет родная беспринципная печать?!

Я, в общем, друг семейного подряда, но чтоб страною правила родня? Нет, мне и даром этого не надо. Не надо брать в правительство меня! Настало время странное в России: министры прекратили кутерьму, правительство рулит... Но я впервые, впервые не завидую ему.

Дм. Быков (с)

Нет, точно: уныние – грех. Я уж как-то реально приуныл в последние дни, наблюдая за тем, как общественная жизнь страны погружается в мутную мыльную воду суверенной демократии. Окунается в Великую Скуку. Нет, друзья, жизнь не стоит на месте. Она нам подносит. Она предлагает. Она сложная, а главное - необычайно смешная бывает подчас штука.